Виктор Иванович Мишкин родился в Саранске 25 февраля 1970 года. Окончил факультет журналистики в Мордовском госуниверситете, после чего работал в газете «Столица С». В первые годы был штатным журналистом, однако после того как однажды потерял на задании редакционную аппаратуру, был уволен из штата, и всю оставшуюся жизнь вёл изредка внештатно юмористическую рубрику и делал сканворды, которые так и назывались «Сканворд от Виктора Мишкина». О работе, впрочем, говорить не любил, называя её «халтурой».

Творческую деятельность свою отсчитывал от 1989 года, когда в печати появилось первое стихотворение; писал ли до этого раньше – покрыто туманом вечной тайны. Одна из причин этой тайны – в практической невозможности разобраться в датах написания. В отличие от большинства, Мишкин очень быстро достиг пика своего таланта, на котором и держался всю вторую половину жизни, сделав невозможной любую датировку по анализу текстов. Что касается электронных архивов автора, то файлы и папки отсортированы в них лишь по жанрам: стихи, проза, рабочие (для газеты), и др. Время создания большинства файлов – 2004 год, когда Виктор, по-видимому, как-то собрал в кучу рукописи разных лет и привёл их в некое подобие порядка. Что касается дат в текстах, то за редким исключением ранних лет, они полностью отсутствуют.

Поэтому, не акцентируя больше внимания на творчестве, хотелось бы сказать о его жизни. В юности Виктор имел мечту: стать известным поэтом, а также – лидером музыкального проекта, образцом какого считал «Аквариум» Бориса Гребенщикова. (Любил, впрочем, и многих других: Шевчука, Цоя, и т.д.) Студийная кассета, записанная в 1993, году изобилует экспериментами со звуком, по которым заметно, что автор готов к серьёзной карьере.

Однако уже в середине 90-х, оставив амбиции, он стал довольствоваться выступлением в жанре так называемой «авторской песни», то есть – простого пения под гитару. Думаю, виной этому отступлению стало то, что Виктор трезво переосмыслил свои возможности. Чтобы делать карьеру, необходимо обладать определёнными чертами характера: силой воли, цепкостью, психологической устойчивостью… Или, хотя бы – иметь в руках продюсера, который готов взять всю «грязную» работу на себя. По характеру же Мишкин был, что говорится «не от мира сего». О его неприспособленности к быту ещё при жизни ходили легенды.

Так, купив однажды телевизор, Виктор был вынужден позвать друзей для его настройки, не догадавшись, как оказалось, даже подсоединить к гнезду антенну. А уж в чужих ботинках (нередко в разных!) он уходил из гостей не меньше десяти раз. Да и потеря редакционного оборудования была следствием «провала» Виктора в творческое состояние прямо среди рабочего дня. Вообще, многих знакомых удивляло, как он умудрился ни разу в жизни не упасть с моста или попасть под машину – настолько он всегда был рассеян в материальном мире! Будучи окружён людьми, он всё время находился в одиночестве, будто отделённый от них звуконепроницаемой преградой.

Недаром за годы нашего знакомства у меня выработался художественный образ: Виктор - космонавт, которого остальные члены экипажа выпихнули из корабля, и он болтается в открытом космосе на шланге для подачи кислорода, наблюдая за жизнью внутри корабля через иллюминатор. Как правило, самого Мишкина устраивало такое положение дел, но когда он всё-таки пытался что-то изменить, то ничего из этого не выходило. На робкий стук в иллюминатор «экипаж» не обращал внимания, и он, подождав минуту, другую, отплывал восвояси.

 Что касается «продюсера», то и на это сил у Виктора не нашлось. Он был слишком независим, чтобы обзавестись каким-либо внешним контролёром дисциплины. Так что, с годами амбиций оставалось всё меньше. Мишкин всё больше мирился с тем, что успех его был и будет ограничен небольшой группой друзей и знакомых, и вряд ли когда-нибудь распространится шире… Что явилось причиной этой «локальности» – до сей поры никто объяснить толком не может. Факт остаётся фактом: те, от кого зависело «официальное» признание, всегда отводили ему роль «графомана средней руки», ни в чём никогда не оказывая даже минимальной поддержки. А сам Виктор, к сожалению, относился к той категории творческих личностей, которые совершенно не умеют толкаться локтями, идти по головам и грызть глотку конкуренту за место под солнцем. И даже после смерти «официальные лица» продолжали отказывать Виктору не только в публикациях, но даже и в некрологе, присовокупив к прежнему ярлыку «алкоголика» новый – «самоубийца». Как будто этого достаточно для того, чтобы перечеркнуть художественную ценность его произведений.

 Несмотря на то, что вёл юмористическую рубрику, и в песнях пестрил живой и  тонкой иронией, в жизни Виктор был чрезвычайно закрытым и замкнутым человеком. Мне он при знакомстве показался даже тяжёлым, и чрезвычайно трудным в общении. Поэтому (со слов самого Виктора) жизнь его изменилась только тогда, когда в неё вошёл Сергей Казнов. После окончания Литературного института, в 2002 году, Сергей вернулся в Саранск и очень быстро нашёл Мишкина, которого всегда очень уважал и ценил как лучшего поэта Саранска. (Вообще-то мы трое были знакомы ещё с 1995 года по литклубу «31 ноября», но знакомство это до некоторого времени трудно было назвать даже приятельским…)

 Казнов и Мишкин – два безусловно лучших поэта Саранска, были абсолютно разными людьми, как по характеру, так и в творчестве. Казнов, всегда окружённый друзьями, и Мишкин – вечно одинокий и молчаливый; Казнов, при чьём появлении в комнате, казалось, становилось светлее, и Мишкин, в присутствии которого многие начинали испытывать непонятную неловкость; Казнов, жадно впитывающий и преломляющий собой мысли великих русских поэтов от «Серебряного века» и до сего дня, и народный самородок Мишкин, черпающий вдохновение словно из воздуха, никому и ни в чём не подражая… Творческое наследие Казнова едва не на четверть наполнено любовной тематикой, которая у Мишкина если и встречается, то очень редко, и в далеко не лучших произведениях.

 Провожать в последний путь Казнова пришло около двухсот человек… Мишкина – родственники забрали из морга и увезли в родовое село; человек пять-шесть простились с телом у двери катафалка – ехать за сто километров от Саранска никто по грязи сильнейшей оттепели никто не решился…

 Чья поэзия лучше? Казнов считал лучшим в Саранске Мишкина, Мишкин – Казнова… Помню, на сорокадневных поминках Казнова кто-то опрометчиво бросил фразу: «Раньше было у нас два настоящих поэта, теперь, а остался один…» Виктор Иваныч, не поднимаясь, громко, с надрывом, словно превозмогая боль, произнёс: «Можно подумать – от этого легче…» Кстати, именно с лёгкой руки Казнова окружающие начали называть Мишкина Виктор-Иванычем – по имени отчеству. Не «Витя», не «Витёк», и даже не «Виктор» - обращались к нему друзья, а именно так: «Виктор Иваныч», словно к старшему по возрасту.

 Смерть Казнова потрясла Мишкина. В одночасье Виктор Иваныч превратился из здорового человека в «как будто инвалида». «Я не знаю, с кем мне теперь обсуждать свои новые стихи?.. – говорил он. И прибавлял: – Если, конечно, они будут ещё – эти стихи…» Боль утраты усугублялось ещё и чувством вины. Виктор-Иваныч до последнего дня считал себя отчасти виновным в смерти друга. Насколько он имел для этого основания – трудно судить, но легче с течением времени ему не становилось…

 Так или иначе, после полугодового молчания, Виктор вновь начал писать, но значительно меньше, чем прежде, а после его смерти оказалось, что и эти тексты по большей части утрачены. Почему-то, несмотря на то, что в его квартире появился новый компьютер, Виктор не сохранял в электронном виде новых текстов, и те обрывки, что остались от этого периода, сохранились в основном, благодаря любительским фотоснимкам  рукописей, с которых он читал на публике.

 Аудиозапись концерта 2007 года сохранила ряд новых песен, но, по сравнению со старыми, где жизнеутверждающая ирония всегда прорывается сквозь едкие и злые тексты, в новых песнях Мишкина слышен фатальный душевный надлом…

…Странная, почти метафизическая связь существовала между Мишкиным и Казновым… Началась она с того, как новорождённого Серёжу Казнова привезли из роддома, и он с родителями до года жил в съёмной квартире на восьмом этаже; по потолку которой – на девятом – бегал второклассник Витя Мишкин. (Этот факт выяснился много лет спустя, когда Сергей впервые пришёл в гости к Виктору.)

 …А ровно за неделю до своего ухода Виктор Иваныч был на могиле у Сергея Анатольевича. После кладбища – продолжил поминовение в компании друзей. И именно в этот вечер отец Виктора, не дождавшись сына, вышел по гололёду в магазин и, поскользнувшись, сломал ногу, что вскоре привело к трагическим последствиям… В общем – пять лет, которые Мишкин прожил после ухода Казнова, всё время казалось, что он находится на краю обрыва, с которого может в любую минуту сорваться. И отчасти, я думаю, причина ухода Виктор-Иваныча была в этом. Но – только отчасти…

 Настоящая трагедия была для посторонних глаз совершенно невидима. Состояла она в том, что Виктор происходил из крепкой патриархальной деревенской семьи. В которой хорошо понимали цену хлеба и смысл мужского труда, но совершенно не ведали – для чего нужны стихи. И, если отсутствие официального успеха Виктор принимал со стоическим спокойствием, то пренебрежительное отношение со стороны отца к его творчеству ранило поэта в самое сердце. Именно оттуда произрастало постепенное убеждение в бессмысленности той дорожки, которую Виктор для себя избрал. А ведь для него, рано оставшегося без матери, мнение отца о своём творчестве было особенно дорого…

 Кроме всего прочего, Мишкин был эрзянином по национальности, и для родных (опять же – в первую очередь отца) язык, на котором он творил, всегда был лишь языком межнационального общения. Дома говорили на другом – РОДНОМ языке! На языке, который, как могло показаться со стороны, Виктор Мишкин совсем не знал. Я, кстати, так и думал, пока, однажды, он, отвечая моему любопытству, не прочёл целый курс по эрзянской грамматике, достойный преподавания студентам ВУЗов! С глагольными формами, речевыми оборотами, и прочими тонкостями финно-угорской лингвистики. Ни в речи, ни в стихах Виктора никогда я этого «акцента» не слышал. А между тем, многие местные поэты, даже русские, были не прочь, отдавая дань титульной нации республики, в которой живут, украшать свои тексты мордовскими словечками.

 До поры до времени внутрисемейный конфликт с отцом наружу не выходил. Но в июне 2009 года умер от рака лёгких старший брат Виктора – бывший ликвидатор-чернобылец. Умер в постели, после двух недель мучений, когда его, безнадёжного, даже не брали в больницу. Хоронили в родовой деревне, и Виктор прожил там у родственников несколько дней. По возвращении он долго рассказывал, что впервые приобщился к родным корням («за четыре дня – ни слова по-русски!»), и понял, что жизнь требует перемен. Я так понял – отец провёл с сыном серьёзную беседу. «Поэзия – пустая трата времени. Настоящий мужчина должен уметь прокормить себя и свою семью. Зарабатывать деньги, вести хозяйство, обеспечить уход престарелому родителю…» Виктор признал слова отца справедливыми. И попытался измениться.

 Я впервые видел Мишкина таким «по-житейски» серьёзным. Человек, способный выйти на улицу в носках разного цвета, и впрямь пытался рассуждать о необходимости содержать себя и отца (которому в том же году исполнилось 80 лет). Требовалось бросить пить, оставаться у друзей на ночлег, устроиться на хорошую работу, и вообще – взять себя в руки… Всё, что он говорил, абсолютно не вязалось с тем Мишкиным, которого я знал в прежние годы. Однако в тот момент показалось, что всё это – следствие пережитой недавно утраты, и со временем это пройдёт.

 Собственно, и тогда, и теперь, я абсолютно разделяю правоту отца и родственников Мишкина. Мужчина действительно должен… Но… Ни отец, ни родственники ни минуты не понимали – кто такой Виктор. Поэт; человек с другой планеты, в принципе не способный адаптироваться к повседневной бытовухе, не убив в себе при этом поэтический дар, данный свыше и неподконтрольный системе ценностей материальной жизни.

Последние полтора года жизни Мишкина представляли собой непрерывную борьбу человека с поэтом, в которой Виктор изо всех сил пытался быть на стороне человека. В этот период, судя по его словам, он окончательно перестал сочинять.

 …Впрочем, это не совсем правда. Чуть раньше (ещё при брате) в его жизни появилась прекрасная дама. Знакомая с юных лет, давно замужняя женщина, переехавшая в другой город, и навещавшая Саранск лишь раз в два месяца на два-три дня. Именно она стала тем, чем была для Петрарки его Лаура – последней музой и той любовью, благодаря которой, во многом, и сохранились подробности внутреннего мира Виктора в последний период жизни.

Общались они чаще всего по телефону. Не столько даже разговаривали, сколько писали друг другу СМС-сообщения. Эта современная разновидность мини-эпистолярного жанра, в отличие от «бесцензурного трёпа», заставляет человека обдумывать слова, обращаемые к собеседнику. И именно благодаря этому сохранились миниатюры, которые сочинял Виктор Иванович, и оправлял ей. Которые после его гибели она любезно предоставила мне. Вот две из них:

1.

Мели, Емеля. Я Емеле

Чуть-чуть помогу, поскольку пьян.

Кто я на самом деле?

Не более чем графоман.

Так, графоман… и так, писучка…

И бесполезно это всё.

Но всё-таки бывает случай,

Когда внезапно – ё-моё! –

Поэзия – та недотрога! –

Вдруг открывается, смеясь.

И вот тогда я верю в бога,

Не видя под ногами грязь…

2.

Когда я умру – не плачь.

Вечернюю зарю

(что красит небо в кумач)

На память вам подарю.

Ты посмотри на неё

Ты посмотри в небеса

Безумен, кто слёзы льёт

Напрасна твоя слеза.

И плакать, конечно, зря.

И зря перечить судьбе.

Когда в небесах заря –

То я улыбаюсь тебе…

Сквозь эти СМС (особенно первую) – кричит боль покалеченной жизни, и в них же (особенно во второй) – отражается не угасший до конца дар поэтической образности.

В этот период жизни Виктор внутренне был уже близок к решению уйти. Хотя – было это не так заметно, как в конце 2005-го, после смерти Сергея Казнова. Тогда, пятью годами раньше, всё было на эмоциях: потому все и боялись срыва; теперь – к смерти постепенно был подготовлен разум, и это заметно стало только «пост фактум»…

В 2009, когда мы были на кладбище у Казнова, Виктор бросил фразу: «Завидую Сергею – он ушёл молодым. Совершенно не представляю – как и для чего я буду стареть. И для чего это нужно». Виктор не хотел стать дряхлым, немощным и беспомощным. И не скрывал, что если жизнь перестанет приносить радость, то нет смысла за неё держаться. Через месяц после этих слов умер брат, и скоро, похоже, в жизни действительно осталось слишком мало радостей… Друг Мишкина Дмитрий Петрачков (известный в Саранске музыкант, и тоже, кстати, поэт) рассказывал случай за четыре месяца до смерти. Виктор тогда предложил Дмитрию забрать из его архива какие-то старые фотографии. У Петрачкова не было никакого пакета с собой, и он сказал что-то вроде: «Давай, в другой раз». «Другого раза, скорее всего, не будет», - ответил Мишкин… 

Неизвестно, сколько могло тянуться это медленное, незаметное глазу умирание, если бы в декабре отец Виктора Иван Савельевич не сломал ногу. И в одночасье бодренький старичок сразу превратился в лежачего ветхого старика, а Мишкину пришлось превратиться в домашнюю сестру-сиделку. Ухаживать за лежачими больными, тем более престарелыми – вообще нагрузка тяжёлая для любого человека, и не столько физическая, сколько моральная. Для  измождённого же жизнью Виктора – она и вовсе оказалась непосильной… В какой-то момент сын попытался уговорить отца прибегнуть к помощи деревенских родственников, но отец бы непреклонен – за мной должен ухаживать сын! И на третий день Виктор не выдержал: пойдя в магазин за продуктами, нырнул «на минутку» в рюмочную, желая чуть-чуть расслабиться. Чуть-чуть, естественно, не получилось, и домой он приполз уже вечером; и – совершенно пьяный.

 Последовал естественный скандал. Отец выплеснул на Виктора всё, что накипело… Следующие два дня Виктор послушно продолжал исполнять сыновний долг, но в голове его всё отчётливее рисовалась картина: «Я неудачник, жизнь моя не стоит ломаного гроша. Стихи мои никому не нужны, а сам я ни на что не пригоден…» И утром, 25 декабря, он принял окончательное решение.

 Он собрал все необходимые документы на квартиру, деньги, и остальное, что счёл нужным; и сложил это на видном месте. Потом написал записку с телефонами всех родственников и прочей нужной информацией. После этого – пошёл в магазин и купил бутылку водки. Выпил половину, после чего позвонил какому-то родственнику на другой конец города. Сообщил, что уходит из жизни; квартиру оставляет незапертой, и велел приезжать побыстрее, потому что в спальне лежит отец, нуждающийся в уходе. Потом допил водку и сделал последний звонок: своей Лауре в другой город.

 Ей он как раз и сказал о причинах ухода. О том, как ему больно, и что он понял свою никчёмность. «Даже за отцом не смог ухаживать!..» Лаура пообещала бросить всё, и к вечеру быть в Саранске. Но он ответил: «Поздно. Я уже допил свою водку». После этого положил трубку. Но не на рычаг, а рядом с телефоном. Поэтому она слышала то, что произошло дальше. Послышались удаляющиеся шаги и два мужских голоса: видимо, Виктор простился с отцом. Потом вновь шаги мимо телефона и скрип открываемой двери – надо полагать – на балкон. И всё – дальше тишина… У Лауры было несколько телефонов друзей Виктора. Она начала по ним звонить, в том числе и мне. Я выбежал из дома, прыгнул в «Газель» и поехал на Химмаш – спальный район Саранска, где жил Мишкин. Бабушки у подъезда сообщили, что родственники уже в квартире. Подниматься я не стал. Виктор лежал возле стены, накрытый какой-то тряпкой…

 …Однажды, тремя годами ранее, мы стояли у него дома на балконе, и он шуткой спросил: «Если я прыгну вниз, то, как думаешь – разобьюсь насмерть?» Я, взглянув на клумбу внизу, ответил: «Не уверен. Если хочешь насмерть – то прыгай лучше спиной вперёд вдоль стены. Там внизу – асфальт». Теперь, судя по всему, бросился он именно так, как я ему когда-то посоветовал: на асфальтовую дорожку спиной вперёд.

 Несмотря на конец декабря, было сильная оттепель. Он лежал на асфальте, а с крыши на него лилась  вода, словно идёт дождь. Странным образом, я не испытал в том миг боли утраты. Было лишь какое-то странное опустошение. И я произнёс обращённые к нему слова: «Ну вот, Витя, ты и нашёл свой покой. Больше тебе не будет больно».

На следующий день, в воскресенье, в квартире роились многочисленные незнакомые нам родственники; Ивана Савельича увезли в деревню, но отвечать на вопросы о нём нам не стали… О смерти Виктора отзывались, пожимая плечами: пьяный был! Да он, вообще – много пил… Этим, как бы, всё и объяснялось… Никто не препятствовал, когда мы с Петрачковым вытащили из компьютера жёсткий диск с архивами, и забрали бумаги из письменного стола. Затем, поблагодарив, простились и ушли… А в понедельник, сразу после вскрытия, те же родственники забрали тело Виктора из морга и увезли в Пермиси – село в Большеберезниковском районе Мордовии, в ста  километрах от Саранска. Там он и похоронен, среди «корней», с которыми так стремился ощутить родство; и вдали от тех, кто был и остаётся поклонниками его таланта…