Как смерть назвать пусть угол дома скажет
прикованный к причалу времён года
когда из города
уйду однажды

Окончил среднюю школу, учился в Иркутском театральном училище; работал санитаром, плотником, дворником. Член Союза российских писателей..

Публиковался в сборнике «Авантюра по имени Новая жизнь», неоднократно — в альманахах «Иркутское время» и «Зелёная лампа» (издания Иркутского отделения Союза российских писателей), в альманахе «Илья» (с предисловием А.Павловской), в журнале «Дети Ра». Издал две книги стихов. Выпуск альманаха «Иркутское время» (2007) был посвящён памяти трёх иркутских поэтов, один из которых — Андрей Тимченов, и содержал подборку поэтических сочинений поэта.

Дон Кихот — пролог

Навсегда опоздал.
Лат железных не сыщешь нигде.
И, кастрюлями опоясанный,
из пригородных поездов глядел…

В парке Горького
донимал торговку шарами с гелием,
а рядом парили кони
пестрые, карусельные.

Собирал объедки со стола закусочной,
ругался с посудомойкой...
В парке Горького круглосуточно
карусельные скачут кони!

Вечерней электричкой
еду в Бирюлево к своему Санчо,
которого почему-то называют лимитчиком
и не хотят иначе.

Санчо, говорю, ты знаешь, Санчо,
там такие кони, каких свет не видывал...
Брось ты мечтать о высокой даче,
когда даже нет теплого свитера...

Пей до дна свою кружку
горькую. Пусть усмехается дворник…
Пусть увезут в психушку,
что еще остается кроме?

Пусть колют аминазином,
инсулинят дочерна...
Будут долгими зимы
и холодными очень...

А когда отпустят нас
(Мы вернемся еще на землю. Веришь ли?),
Дульсинея нам браги даст
и душистого сена постелет.

Фрагмент первый, построительный

Вышел… Тревожный гул...
Электричка уходит на Дмитров…
В тумане какие-то лица,
                                            стулья...
Я, наверно, забыл тебя?

Хлопнули по плечу:
— Пойдем по стаканчику...
Я тебя знать не хочу!
Я, не вспомнив тебя, плачу.

От Савеловского — в такси.
У барыги — раскумар на пару...
Цыганка, хоть ты спаси
память мою слабую!

Не вспомнил, когда болел.
Так мучительно поднять голову
в те минуты, когда уже никто не сумеет
отвести глаза в сторону.

Может, это в далеком детстве —
с картинки над умывальником
ты была этим самым светлым...
Зачем ты меня оставила?!

Фрагмент второй, полосатый

За дождем — глаза
на заплаканных лицах вторника.
Потому что все троллейбусы опоздали,
когда я не сумел тебя вспомнить.
В проплывающих фонарях
ночного потока перед остановкой
мысли тревожными тополями стоят,
в голове мокнут…

А та, чей облик, как на воде
размытые рябью водоросли,
тянет к себе,
путая с дождем волосы…
И уже ничего не спасет.
Из этого гона не выпутаться.
Осталось тупо смотреть, как дождь идет,
как в этом дожде мокнут листья,
как первая электричка ушла,
как мимо Бутырского рынка продребезжал трамвайчик
с людьми, у которых так рано — дела,
которые так много для них почему-то значат.

Фрагмент третий, жизнеутверждающий

Ветер на углу стоит.
На Барыковском у нас дыра в потолке.
Каждую ночь звенит
звезда в алюминиевом котелке.

В дыру мыши заглядывают,
пищат о паскудной жизни.
Зато мы радуемся,
что у нас еще этот рай не свистнули.

Банка пива с утра...
Уделанный в губной помаде бычок...
Ты мне больше, чем сестра,
мне с тобой все нипочем!

Я-то знаю,
когда торгую газетами на углу,
что на свете есть жизнь другая,
что в той жизни дольше живут.

Зато, когда я прихожу неожиданно,
доставая спирт и сигареты с пяткой,
жизнь в твоих глазах становится длинной,
невероятной.

А когда кольца дыма, улетая в форточку,
переплетутся с дождем, тогда волосы
отразятся со звездой водосточной
в перехваченном нежностью голосе.

Фрагмент четвертый, смертный

У флейты сорвался голос.
Дрогнул и захлебнулся…
Эхо улиц и тонкий волос
на руке...
                    Утро,
как яблоко, надкушенное несмело.
— Утро, — шептали губы
флейты-Лены.

А потом внезапно зима кончилась.
Все разъехались в разные стороны.
Осталась бессонница
с длинным вдоль сердца корнем.

Фрагмент пятый, телефонный

— Кто говорил от твоего имени,
когда уже зима кончилась?
— Ветром оборвало линии
или это была бессонница?
— Скорее всего, это март берега попутал…
Голоса… Мозги растекаются...
Я тебе звонил утром,
телефон заикался в беспамятстве…
— Это, наверно, была соседка,
она всегда мне желает смерти…
— Я сегодня спал на газетах
в каком-то чужом подъезде.
Днем от ментов шарахался.
Есть хотел, как собака...
— Порезала палец,
представляешь,
и хуже ребенка плакала…
Мамка меня пилит,
с тобой увидела.
«Она у нас с кем попало лижется», — орет,
а я говорю, что некому бить меня,
говорю, нечего было рожать от попутчика.
Злится, старая жаба...
— Чего-нибудь вкусного не забудь.
Жду, все там же, где вечность ждал тебя.

Такой холодный ветер.
Пацанье в будке все стекла повыхлестало.
Единственное, что греет — твой голос.
— Скоро полезут листья,
будут шуметь над городом,
как огромные стаи птиц невиданных.
— У меня последнее время что-то с горлом,
вдохну и не могу выдохнуть.
— Это, наверно, простуда?
— Если сердце простудить возможно...
— Я захвачу варенье и буду
кормить тебя с ложки.
Лучше всего малина с чаем.
Надо поискать термос...
— Прислушайся... Тут люди проходят мимо
с таким видом, будто им жить вечность.
И на каждом лице печать Бога.
Представляешь, Ленка, даже плюнуть не на кого...

За первым углом дорога,
говорят, ведет в мир, от которого можно ослепнуть...

А я здесь знаю одно: схлынут слова непонятные
и за чертой этого житья бестолкового
останется только мир необъятный,
с прежним пивом у гастронома...

Фрагмент шестой, сумасшедший

Ленка не умела предохраняться.
Дура была залетная.
Поэтому в роддоме имени Крупской часто
зависала с абортами.

Тогда, вечером, в троллейбусном парке
у барыги перехватив пол-литра
очередного убиенного обмывать,
под окно приходил…

Друг художник рисовал наше потомство,
исходя из возможного сходства.
— Пятый зажмурившийся отпрыск
с твоей улыбкой на лице закусил боты.
Картина «Тимчинов с абортами на прогулке»
(как всегда любящий рисоваться),
«Я и мое потомство утром»,
«Я и жена-красавица».
А на заднем плане идут амебы,
реторты с гомункулами
и город
в дожде на асфальте затертом
стоит с располосованным горлом...

Короче, я понял,
                                   это был не наш чемодан.
В нашем чемодане степь лежит.
Там на лисицу смастырен капкан,
в котором по сию пору ветер стоит.

Там брат мой суслик живет.
У него по три зернышка на тоску.
Зато когда копейку найдет,
свистит, пока не вывернет скул.

Фрагмент седьмой, иррациональный

Жидкий суп на газовой плите.
Тусклая лампочка. Перекошенный свет.
Сумасшедший домовой в темноте
кричит, что это ветер,
что форточка... что длинный путь до уборной…
смертельная белизна унитаза...
Режет под ложечкой.
                                            Скорая...
                                                                  Скорая...

Кажется, что это мою гибель празднуют,
радуются,
какие-то высокие люди с шорохами вдоль спины.
Свет мигает…
                      Кажется, что потолок рушится,
давит...
фотокарточка падает со стены
расширенными зрачками на пол...
Вспомнил!
                      Она была похожа на мать,
та, что с картинки над умывальником.
Теперь этому рту не перестать кричать:
зачем ты меня оставила?!

Фрагмент восьмой, скорпионовый

Какие-то люди в военных машинах
поспешные лица на прикладах провозят...

Состоянье с похмелья паршивое
и главное, непонятно, когда успела наступить осень.

Солнце делает круг
и уже светит через стекло в голову...

Листья, будто гвоздями руки,
прибиты к асфальту черному…

В полночь отдаленный грохот,
редкие выстрелы…

Потом к утру учащенная перестрелка...
Стекла выхлестнуло…

Кажется, что кто-то подбирается к двери...
Почему-то кажется, что две луны в небе...

Вышел на улицу в надежде опохмелиться.
Не то.
              Как летучая мышь в склепе,
сердце всего боится…

У коммерческих ларьков потасовка,
солдаты коробками спирт тянут...
В голове ее голос звонкий
в самую гущу манит…

— Вот он!
                      — Держи его!
Бегу. Выстрелы...
Успел подумать, что это зачем-то я сам закричал.
А затем кто-то черный во мне шевельнулся…
                                                                                       вышел,
и мне полегчало.

А потом ветер,
как в пустом тоннеле.
                                            Огни…
Лицо матери, которое на этом свете,
Оказалось, больше всего любил.

Ветер, который не обжигает холодом,
от которого уже не нужно искать спасения,
вышел горлом
и затерялся в листве осенней.

Фрагмент девятый, апокалиптический

Полем подсолнухов
представлял себе человечество,
на котором полночь
встречал с тобой вместе…

Такого страшного ветра,
от которого фонари ушли странствовать
с тополями,
                         никогда не было…

После долгого пьянства,
Ленка,
              видишь,
                                платформы
у Бирюлева товарного
вырвало с корнем
и унесло в пространство?

Остров Патмос.
Старый еврей над пергаментом.

Этот спектакль бесплатный, Ленка,
только места невостребованными остались…

Старый еврей ухмыляется,
подглядывает в замочную скважину,
как саранча разрастается
в одиночестве многоэтажном.