Анна Григорьевна Машутина (известна под псевдонимом Анна Яблонская) – известный драматург, поэт и прозаик из Украины. Погибла 24 января 2011 года в результате теракта в аэропорту Домодедово (город Москва). В столицу она прибыла для получения литературной премии "Личное дело — 2010″, которую ей присудили за пьесу "Язычники”.

Училась в 29-й школе Одессы (ныне 9-я гимназия), со сцены актового зала которой читала свои первые стихи. Впоследствии лучшие из них стал публиковать одесский журнал «Фонтан», а в 1995 году, когда Ане было ещё 14 лет, вышел из печати и первый авторский сборник её стихов. В мае 1997 года, Анна участвовала во впервые проводившемся на Украине конкурсе «Мисс пресса». Статье, написанной сразу после конкурса, одиннадцатиклассница дала неоднозначное название «Первый прыжок» (призом был прыжок с парашютом). Стихи Яблонской печатались также в «Дерибасовской-Ришельевской» и другой одесской периодике.

Анна Яблонская считалась знаковой фигурой в новой русскоязычной драматургии. Ее часто награждали в России и редко – на Украине, хотя она и была одесситкой. Анна написала более 10 пьес, среди которых "Выход к морю”, "Где-то и около”, "Письмо в зоопарк”. Особенно хорошо критики отзываются о "Видеокамере” – пьесе, написанной легким и изящным белым стихом. В ней обрисован конфликт общества потребления и внезапно прозревшего человека, который понимает, что вещи не гарантируют счастья в жизни. "Видеокамеру” можно увидеть на сцене санкт-петербугского театра-студии СПбГУ (режиссер постановки – Антон Милочкин).

Произведения Анны публиковались в журнале "Октябрь”, альманахе "ОМК”, интернет-журнале "Пролог”. Она была лауреатом международных конкурсов ("Евразия”, "Премьера.txt”), дипломантом драматургических конкурсов ("Евразия-2005″, "Свободный театр”).

МИР, КОТОРЫЙ НАПРЯГСЯ НА МИГ ДО ЖЕСТА

15 век. Микеланджело Буонаротти
руками Бога месит каррарский мрамор
хрупкие пальцы входят в него, как в масло
зовет обедать флорентийских мальчишек мама
он слышит ее – голос женщины, чуть уставшей,
которая пахнет рагу и отсутствием ласки
и слышит мрамор и слышит, как рядом в храме
Христовой крови требует Сованаролла
разлилось солнце – мальчишки хлынули к маме,
и вспомнилось вдруг ворчание Гирландайо –
его учителя, великого мастера фресок….
и вдруг привиделось, то, что предвидеть сложно:
папский плащ, звуки торжественной мессы
и кардиналы под сводом какой-то капеллы
расписанной так, что сердце от вопля стынет,
но он отгоняет эти безумные мысли,
он месит мрамор, как женщины месят тесто
в его мозгу качается, как коромысло
мир, который напрягся за миг до жеста

ЗЁРНА

Не спросив у Судьбы ни силы,
ни мороженного с ванилью,
небо крутит для нас винилы,
где записано изобилье
и осадков, и просто света,
полоса самолета в синем
или белом... шнурок корсета -
горизонт - единенье линий
с точками. в каждом пункте.
будь то "А" или "Б" - не важно,
словно семечкам в теплом грунте
Время нам улыбнулось влажно:
в пробивающем почву свете,
в затихающей песне горна,
не заметив, как кто-то третий
отделяет от плевел - зёрна.

КРОВЬ

меня пополам перекусит акула,
а кровью моей раздразнят крокодилов,
глаза превратят в амулеты туземцы
и станут носить на лоснящихся шеях,
а кости мои будут пылью и пудрой,
их в ступе толочь станут женщины ночью,
а утром – вотрут в свою черную кожу,
чем вызовут страсть у мужчин мускулистых,
сожгут мои волосы в пламени красном,
и пеплом наполнят матерчатых кукол –
а кукол, наверное, выбросят в море,
где кровью моей напоят крокодилов

СОБАКА

Ночь выпала на город, словно снег,
Прорезав борозду на обороте
Кто поднял ворот ветру? На стене,
На вене, на окне, на отвороте
Читаю новый (свеженький) Завет,
Где, наконец, разложено по полкам:
Откуда ждать проникновенный Свет,
Зачем обороняться от осколков,
Как выглядит нормальный Серафим,
Как избежать обмана и подделки,
Зачем в конце пути горит софит,
А в колесе все время скачут белки

Но я не прочитаю – не смогу
Не расплескав доставить Откровенья
И только след собаки на снегу
Соединит разорванные звенья.

ПЕСНЬ БЛАГОДАРНОСТИ

Благодарю тебя, о юная травяная плоть,
Что с упорством сумасшедшего пробивала зернистый асфальт,
Разбивая в кровь мягкую цветочную голову
И все же ползла вверх, хоть знала, что задохнется,
Не достигнув света,
Не глотнув ветра,
Не услышав воздуха
Знала, что черный расплавленный ковер
Прибили гвоздями города к твоему нёбу,
Закрыв тебе солнце горячей пыльной дорогой
И теперь, грохоча, по ней несутся огненные колесницы
Различных цветов и модификаций
Ты знала, что не получится,
Но ты бездумно протискивалась вверх.

Благодарю тебя, о ржавая железная дверь,
Что каждый день множество раз открывалась,
Надеясь впустить того единственного,
Который (ты знала) никогда не придет
И все же, прищуривая от боли замочные скважины
Ты собирала последние силы
И впускала всех тех – не тех:
Мужчин в коричневых фетровых шляпах
С глазами клерков в банке, где все счета
Заморожены, как невыпавший снег
И женщин в ситцевых платьях
С длинными ногтями, на которых паяльной
Лампой выжжено слово «любовь?»
И ответ «где?»,
И детей с такими взрослыми покатыми лбами
И рассеченными надбровными дугами,
Как у боксеров, которым отбили мозги
В последнем великом бою –
Спасибо тебе, о дверь, за то, что ты открывалась…

Благодарю тебя, о молодая белокурая швея,
Что состарилась в надежде отыскать ткань,
Из которой можно было бы сшить покрывало
Для серых прибрежных камней
И укрыть, укрыть их от мысли,
Что они не красивы и не мягки
И влюбленные никогда не прилягут на них
И свет их поцелуев никогда не согреет
Их добрые скалистые тела
Спасибо тебе, о седая швея, что всю жизнь
Собирала цветные лоскутья и тихо плакала над ними
Прошив крепкой стальной иглой
Строку стихотворения в моей ладони…

Благодарю, благодарю всех троих:
Зеленый росток, Ржавую дверь и Швею.
Росток – за то, что в тот миг, когда
Дыхание покинуло зеленую грудь
По воле судьбы ли, бога ли
Или воли, маленькой детской воли
Он сделал последний рывок и словно корку на заледеневшем озере
Вскрыл толстый горделивый асфальт и увидел солнце
И увидел, как огненные колесницы несутся мимо
И женщины, высовываясь из окон, улыбаются ему - цветку,
Что пробил асфальт прямо на белой разделительной полосе
И потому никто никогда не заденет его!
И он расцветет прямо здесь красными треугольными лепестками
И выхлопные газы будут для него лучше горного воздуха
И улыбки женщин – чище воды из горной реки…

И ржавой Двери возношу благодарность за то,
Что когда поняла она все о дурацкой Надежде:
О том, что надежда, как слово – абсолютное полое
и по ней можно стучать,
Извлекая ненужные звуки,
Поняла и застыла в ржавом бессилии
И слабая песня колокольчика уже не касалась ее скважины
И ключ давно был потерян –
Но что-то все-таки осталось!
На самом дне тяжелой ржавой двери
И не то, чтобы с целью открыться – с целью умереть,
Она застонала в последний раз,
Хоть и знала, что за дверью нет никого,
А там оказался Он.

И тебя, тебя, седая Швея,
Что уснула сном безнадежности у старого Зингера
Благодарю за то, что последнюю нить
Ты не вынула из иглы –
Пусть не было в твоем жесте никакой веры в счастье,
А все же не вынула!..
И, проснувшись, ты увидела легкую серую ткань,
Прозрачную, как весеннее небо,
Мягкую, как пух с июльских тополей,
Нежную, как губы того, кто стоял за ржавой дверью,
Кто вошел внутрь, кто взял меня за руку и повел на берег –
И, расстелив покрывало на голых прибрежных камнях,
Сотворил колыбель, мягче которой не было и нет на Земле.

Спасибо за Всё.

***

Я больше был растерян, чем распят
Неверием или, возможно, верой
Одетый в гвозди с головы до пят
Нанизанный на штык легионера
Я больше был, чем не был. Наконец
Табличка «Царь», к тому же «Иудеи»
Больней давила в темя, чем венец,
И с двух сторон несчастные злодеи
Мне говорили: «Ты не виноват!»
Я виноват! Мечты об общем рае
Не отменяют персональный ад,
Наоборот: подталкивают к краю
…И я не понимал, зачем звезда
Тогда светила маме над яслями
Я превращался в щепку от креста
И горизонт свивался вензелями
На черном небе. Никаких следов
Присутствия хотя бы тени Бога
А только прах людей и городов,
Что все двенадцать отряхнут с порога…
И крест скорее был упрек, чем крик:
«Меня оставил ты, Отец небесный!»
И меньше всех я верил в этот миг,
Что все-таки когда-нибудь воскресну

ПАСЕКА

совершенная форма индюшиного пера –
величие аэродинамической поэзии
у изголовья пульсирует светом бра
яблочный сок можно слизывать прямо с лезвия
яблочный сок – сок из глазного яблока,
украшенный загадками косоглазия
поэзия – это панцирь – пещера равлика,
общий наркоз, заменитель пилюль и мазей,
обезболиватель реальностей, кокон, галлюциноген,
отсутствующий в реестре запрещенных веществ
ошибка генетики. один неприкаянный ген
который может разрушить меня вообще
и тут же склеить, забыв об одной детали,
действительно лишней, как все детали, по сути
поэзия – завтрак, готовящийся из стали,
небес, дерьма, весны, поцелуев, ртути,
расход тепла, что не поддается учету
в бухгалтерских книгах (у них от стихов - несварение)
поэзия - это мед, а поэты - соты
одень маску - ужалят стихотворения.

О ТОМ, КАК ЕВА СПРОВОЦИРОВАЛА БОГА

Господи, где же ты?
Господи, господи, где ты?
Мы не обуты, Господи, и не одеты!
Фруктами свежими
Не наедаются дети!
Им бы бифштексы, Господи, или котлеты!
Старшенький Каин
боится Змею - заикается!
Авель все время молчит, все вздыхает да мается
Даже не знаю,
В чем бы нам, Боже, покаяться?!!
Может листочков нарвать
С Неизвестного Дерева?!
Чтоб ты заметил нас, Господи, чтобы поверил в нас?!
Ангелы с неба поют нам в режиме стерео
И по ночам очень мешают спать...

НЕБО ЗАСТЫЛО

Небо застыло.
Пахнет асфальт медом.
Трамвайные рельсы плавятся в лете
Словно в корыте
Плещется солнце, умытое мылом,
Натертое содой.
Белое-белое солнце.
А ты - черный.
Даже почти что синий
Зашторены окна мелодией темных тканей
Под потолком - вороны
Пытаюсь унять дыхание,
Чтоб не дышать,
И разглядеть крылья
Носа. Они трепыхаются струйками воздуха.
Ты взрослый. Совсем взрослый
И такой крохотно-горький.
Тебе - жарко. Мне - холодно. Грохот
Упавшей на кухне посуды
Или ты снова поставил музыку?
Я не знаю, стоит ли верить в чудо,
Но можно попробовать. Робко
Попробовать блюдо,
которое кто-то
когда-то назвал Любовью.
Это имя уже устарело. Но мир
Тоже не блещет новью
Или правильней будет сказать - новизной?
Косноязычие
... Там за окном - зной..
А я
Кончиком языка
касаюсь твоего сердца.

РУКАВИЦЫ

В этом море много пены, песка, кефали,
Пустых раковин, водорослей, икры,
Распуская остатки свитера ли, шарфа ли,
Я чувствую, как распускаю другие миры…

Я обращаю узоры цивилизации
(Народы, войны, кладбища, языки)
В рваные нити, лишенные всякой грации,
Как лишенные моря – рыбы и рыбаки…

Квадратик шерсти - ускользающий остов времени,
Уже покинул алтарь поклоненья Спицам,
А я в вечном поиске спичек (огнива, кремени)
Распускаю старые зимние рукавицы.

ТЫ УЕЗЖАЕШЬ

горизонт, задрожав, развязался и превратился в жало.
ТЫ УЕЗЖАЕШЬ.
Я – здание вокзала.
Я розово-серая глыба, изрезана рельсами, и, как пружина разжата
На моем табло, как на скрижалях жалобно:
«Не уезжай!»
ТЫ УЕЗЖАЕШЬ.
Нежданно. Уязвлена. Ужалена.
Не уезжай, пожалуйста!!!
ТЫ УЕЗЖАЕШЬ.
Раз женщина - разжижена и, наконец, разжалована
Из синицы в жаворонки…
ТЫ УЕЗЖАЕШЬ.
Последний губами жадно:
ТЫ УЕЗЖАЕШЬ.

Я буду ждать.

ТАМ

Сизоватый туман там спускается с гор,
А над городом – сон, а над городом – смог
С давних пор в тех краях продолжается спор:
На каком языке разговаривал Бог?

На каком языке разговаривал Бог,
Когда выдрал из тела Адама ребро,
Сквозь него пропустив неприкаянный ток
И на Древе Познанья поставив тавро?

На каком языке разговаривал Бог,
Когда Ева прикрылась, стыдясь наготы?
Он ей что-то сказал! Ведь молчать Он не мог,
Если смолк во Вселенной язык красоты…

Подойдет синей ночью обещанный срок
И наполнится словом иссякший родник:
На каком языке разговаривал Бог,
Когда у Вавилона Он отнял язык?

А когда я шагну за незримый порог

Пусть извечный вопрос – словно шрам на виске:
На каком языке разговаривал Бог?
И немеет язык.… На каком языке?…

Источники:

http://www.lapir.com/

http://oficialniy.com/596/anna-yablonskaya/ 

http://pomnipro.ru/memorypage4514/biography