Коротаев Денис Геннадьевич в 1991 окончил Московский физико-технический институт и поступил в аспирантуру Института прикладной механики АН СССР, где, выполнив работу по гидродинамике, защитил кандидатскую диссертацию (1996). Преподавал математику, а затем и информатику в Московской государственной академии приборостроения и информатики. Стихи начал писать в 1988. Публиковался в журналах «Наш современник», «Молодая гвардия», газетах «Литературная Россия», «Завтра», «Правда» и др., а также коллективных сборниках. Автор сборников стихов Проводник (1994), На развалинах эпохи (1995), Белые тени (1998), Итак (2001). Вёл поэтическую студию в своей академии, преподавал стихосложение на факультете журналистики МГУ. Член Союза писателей России с 1994, лауреат Есенинской премии России в 1996. Погиб в автомобильной катастрофе 8 августа 2003. Посмертно, в 2004, вышел составленный отцом сборник стихов «Автоэпитафия».

Васильеву

Гуси-лебеди летят
По-над краешками сосен.
Летний бархатный наряд
Перекрашивает осень.

Обнимая тишину,
Что-то шепчет сирый ветер...
Эту дивную страну
Не сыскать на белом свете,

Не найти по словарям,
Не спросить у очевидцев,
Отвернёшься – и она
В сизой дымке растворится.

Но в лихие времена,
Зла не помня, не покинет
Эта дивная страна,
Эта вечная Россия.

Не позднее 1998


Ну же, люди, я – здесь,
Невесомый, как дымка лесная,
Из греха и любви
Я пришёл, а вернее – возник.
Та, в которой я есть,
Ничего обо мне и не знает,
Но узнает вот-вот –
Через день, через час, через миг.

Но я всё-таки есть!
И на вами неслышимой ноте
Я ещё не пою –
Источаю молитву свою:
Через сорок недель
Вы меня как-нибудь назовёте...
Назовите меня!
Как-нибудь, как придётся – молю!

Но я всё-таки есть!
И, пока я ещё не за бортом,
Я взываю не к вам –
А, скорее, к создавшему вас.
Что за глупая честь –
Зваться гением лишь до аборта!
Что за пошлая казнь –
Умереть, не открыв даже глаз!

Позовите меня!
Пусть я стану и толстым, и лысым,
Пусть я стану хромым
Или подслеповатым чуть-чуть,
Но я буду судьбой
В эту книгу однажды записан...
Позовите меня!
Назовите меня как-нибудь!..



Яблочный спас – диадема на темени
Благословенной страды.
Кроет земля, разрешаясь от бремени,
Яблочным градом сады.

Гулко несутся по скату, по жёлобу,
Игристым соком полны,
Не доверяя ни возу, ни коробу
Эхо минувшей весны.

Выйди на улицу – стылую, зяблую,
Где не во сне – наяву
Падают звёзды, как спелые яблоки,
Прямо в сырую траву.

Стой не дыша и смотри, зачарованный
Кратким безвластием лет,
Как под созвездием Малой Антоновки
Борются ночь и рассвет...



Гипербореями, славами, русами
Нас величали заезжие бахари^*).
Мы ли не славные? Мы ли не русые?
Мы ли не ратники? Мы ли не пахари?

Всё нам подходит, как листик инжировый
Нежному месту далёкого пращура.
Мы ли не босые? Мы ли не сирые?
Мы ли не нищие? Мы ли не падшие?

Кармы ли, рока ли пёстрые полосы
В пряжу унылую веком сплетаются.
Жаль, что темнеют со временем волосы,
Но и грехи понемногу смываются.

Не рождены ни рабами, ни трусами,
Стовековою судьбой успокоены –
Мы ли не славные, пусть и не русые?
Мы ли не пахари, хоть и не воины?

Так и живём – то по краю, то по небу –
Новой Пангеи зеваки беспечные.
Полно Вам спорить – оставьте хоть что-нибудь,
Что не изменит нам на веки вечные,

Что оградит от попрания вкусами
Те имена, коих мы удостоены –
Некогда – славные, некогда – русые,
Некогда – пахари, некогда – воины...



Переезд, расписание, касса, буфет,
Дом культуры с субботними танцами,
На облезлой стене транспарант «Туалет»,
Словно это – название станции.

Каждый день в семь утра появляется пёс
На перроне из струганных досточек
Посмотреть – может быть, бог собачий принёс
Килограмм непоглоданных косточек.

Бог собачий пока что не жалует пса,
Без того и худого, и хворого:
То кусок беляша прилетит, то хамса
Из окна проходящего скорого.

Вот и рельсовый стук скоро сходит на нет,
И вагоны сливаются с дачами...
Озадаченный пёс долго смотрит им вслед
И вздыхает почти по-собачьему.

Он бы тоже не против – рвануть на Кавказ
В благодатное утро весеннее.
Он бы шерстью оброс и кого-нибудь спас,
И медаль получил за спасение,

Он бы в тёплой волне утопил своих блох,
Он бы сучку нашёл беломордую...
Отчего ж машинист, чтоб он с голоду сдох,
Едет вновь мимо пёсьего города?..

Сердце бьётся не тише вагонных колёс,
И всю ночь, вторя ветру недужному,
В привокзальных кустах заливается пёс,
На луну завывая по-южному...


Из цикла «От Крещения до Рождества»

Январь

Косматых лет угрюмая эскадра
Медлительна, и жизнь за часом час
Меняется, как фильм от кадра к кадру –
Штрихами, незаметными для глаз.

Всё те же слякоть, брань и кривотолки,
Всё те же толпы нищих и калек,
Засохшие юродивые ёлки
Повержены и выброшены в снег.

В трамвае толчея, и в мыслях – хаос.
Обычный день... Лишь, гость издалека,
Со всех витрин смеётся Санта-Клаус
Над сломленной гордыней двойника...

Апрель

Я из дому вышел...
Что было с морозом –
Теперь и не помню.
Некрасов я, что ли?
Но только восток
Был особенно розов,
Особенно чист
И прозрачен до боли.

Я из дому вышел...
Простуженный город
Отряхивал краски
Последней метели.
На улице пахло
Землёй и кагором,
И зимние птицы
По-вешнему пели.

Я из дому вышел...
Грядущее лето
Ещё почивало
В берёзовой пуне^*).
В такие часы
И родятся поэты,
А я опоздал
И явился в июне,

Когда всё настало,
И нечего больше
Просить у природы
На паперти жизни,
Вот только бы спала
Гнетущая боль же,
Чтоб легче дышалось
Беспутной отчизне.

Вот только бы так же
Горланили птицы,
В свой мир увлекая
Из будничной прели.
Вот только бы снова
Однажды родиться
Таким же вот утром
В начале апреля...

Июнь

Городская жара. Закипают мозги.
Я иду по Москве и не вижу ни зги.
Я не то, чтоб дурак, но я чувствую, как
Я глупею.
Нет, уж лучше сентябрь с бесконечным дождём,
Чей нескорый финал мы уже и не ждём,
Но идём торопясь через холод и грязь
По аллеям.

Нет, уж лучше – зима с этой волчьей тоской,
Что грозит по ночам то крестом, то доской,
То плитой гробовой, хоть ты вой, хоть не вой
До рассвета.
Нет, уж лучше – весна, позабывшая стыд,
Что бездомным котом за окошком вопит
И, карая тела, прогорает дотла
Ради лета.

Как мы любим всё то, что не здесь, не сейчас,
То, что там, далеко, не при нас, не про нас,
Как всегда подавай нам тропический рай
Без исхода.
И на эту мольбу управдомы земли
Дали столько тепла, сколько только могли.
Отчего ж это мы захотели зимы
В центре года?

Июль

В то огневое лето боги
Забыли землю, и она,
Теряя разум в этом смоге,
Страдала больше от изжоги,
Хирела, сохла, и в итоге
Была почти обречена.

А облака, всегда докучны,
Нечасто баловали свод
И были немощны и штучны,
А не решительны и тучны,
И всё твердили ненаучно:
«Такой уж год, такой уж год...»

И вот одно из этих редких
Небесных зданий за рекой
То растревожит громом ветки,
То подметёт листву в беседке,
То постучит в окно к соседке
Корявой яблочной рукой.

Который час без толку длится
Сухая, нервная гроза,
И туча скалится и злится,
А ей излиться бы, излиться,
Чтоб с неба падала водица,
И пили колос и лоза.

Но за рекою стало тише,
Гроза уходит на восток,
Недвижный лес почти не дышит,
Слегка потрескивают крыши,
И только радугу колышет
Сухое марево дорог...

Август

Вот и выпит океан, полный зелени и света.
Снова росы по утрам, снова небо далеко.
Вот и скисло молоко остывающего лета,
Это пахнущее сеном молоко.

Вот и ночи посвежей, вот и стали дни короче,
Но зато – какой рассвет, но зато – какой закат!
Это август-вертопрах всем бессонным счастье прочит,
Промотавши то, чем прежде был богат.

Вот и вымыт небосвод тихим ливнем звездопада,
Вот и яблоко и мёд развенчали под орех.
А что скисло молоко – так и надо, так и надо,
Но зато – хватило творога на всех.

Вот и сказочке конец, и у шулера рукав пуст.
Остывает до поры обесцветившийся сад.
Что же горе горевать, если жизнь – такой же август,
Где цветенье, урожай и листопад?..

Сентябрь

То ли дыбится земля,
То ли небо бьётся оземь.
Это, бесов веселя,
Бродит осень, бродит осень.

Это лес, на краски щедр,
Снова листьями кружится,
И несёт их дале ветр,
Словно спятивший возница,

Что не ведает и сам,
Где исход его скитаний.
И воздеты к небесам
Деревов согбенных длани;

И гуляет по лесам,
Палисадникам и скверам
Суетливый балаган
Беспокойного трувера;

И вода бежит, звеня,
Из расколотого свода...
Это снова на три дня –
Непогода, непогода...

Право, Родина, тебе ль
Да не ведать в час ненастный,
Что сулит ночная трель
Птицы, таинства причастной?

И не надо лишних слов!
Мне и то уже награда –
Купола твоих холмов
В позолоте листопада.

И не надо лишних фраз!
Мне и то уже довольно –
Заболеть вдали от глаз
Этой грустью колокольной,

И, уняв земную дрожь
О распятие берёзы,
Принимать осенний дождь
За Господни горьки слёзы...

Октябрь

Дождь усталый льёт за ворот.
Ветер дремлет под кустами.
Осень вновь целует город
Необсохшими устами.

Из хмельных её объятий
Можно вырваться едва ли:
Ни ослабить, ни разъять их –
Лишь гореть в её мангале,

Лишь внимать её раскатам,
Превращая в дым минуты,
И неспешнее муската
Пить до дна её цикуту.

Осень, осень, ты ли властна
Над душою обветшалой?
Ты ли пастырь? Я ли паства
С головой повинно-шалой?

Отчего же я так скоро,
Словно пасынок усердный,
Принимаю без укора
Твой устав немилосердный?

Осень, осень, ты ли вечна?
Отчего же мне так любо
Целовать тебя беспечно
В остывающие губы?..

Ноябрь

Ноябрь – природный неудачник:
Ворчит сердечник, ноет дачник,
Политик тщетно бунта ждёт...
Не наделён теплом и светом,
Обхаян немощным поэтом,
Он – словно челядь для господ.

Но только вспомните, карая,
Как, юной силою играя,
Он смел становится и строг,
Как, начиная выть и снежить,
Ноябрь лютует, словно нежить,
И валит нежащихся с ног.

То дерева повалит грубо,
То разорвёт морозом трубы,
Творя сугробы на крыльце.
Да, он – мужик, он – деревенщик,
Но тот, кто им однажды венчан,
И вечно будет при венце.

Так пой, ноябрь! Твоя ли воля –
Сходить на стынущее поле
Снопом холодного огня,
И в неприкаянные пашни
Ронять без меры день вчерашний,
Как озимь завтрашнего дня?..

Декабрь

...И был декабрь – как междометие,
Как малый вздох
В конце тифозного столетия,
В дыму эпох.

И ветер пел стоглавой фистулой,
И пять недель
Неутолённо и неистово
Мела метель.

И были вылизаны улицы,
И сер восток,
И тех, кто брезговал сутулиться,
Валило с ног.

И, над манерами холопьими
Взахлёб смеясь,
Швырял декабрь слепыми хлопьями
В лицо и в грязь.

И ночь несла не избавление,
А только сон,
И стыли тени и видения
Со всех сторон.

И город, тот, что был до ночи нем,
Лелеял вздох,
И плыл декабрь седым отточием
Иных эпох...



Ивовый короб, качающий хлеб и свирель,
Синий венок – как веками растрёпанный нимб...
Где ты теперь, мой забытый и брошенный Лель?
Где же ты ходишь, и кем ты сегодня храним?

Босые стопы ласкает ли сонмище трав?
Ветер докучливый помнит ли имя твоё?
Столько веков ты смирял его бешеный нрав,
Что не заметил, как сам угодил в забытьё.

Ты не один в этом стане забытых божеств:
Несть им числа в этом танце отринутых душ.
Каждый их шаг, или слог, или взор, или жест
Значит полёт или мрак, или высь, или куш.

Только пенять на постылую долю тебе ль?
Всё возвратится на дантовы круги своя.
Где ж ты теперь, мой забытый и брошенный Лель?
Разве услышу теперь в тишине – «Вот он – я!»

Разве увижу тебя меж унылых племён?
Разве узнаю твой голос меж тысяч иных
В мире, кричащем и плачущем, где испокон
Тропы земные кометами иссечены?

Если на углях оставленных Богом земель
Я не найду твоего заревого следа –
Стану тобой, мой забытый и брошенный Лель,
Стану тобою до светлого часа, когда

Песней моею разбуженный, выйдешь на зов
И самозванца одаришь приветом своим,
И полетит над остудной громадой лесов
Синий венок, как веками растрёпанный нимб...



И пляски бешеного норда,
И краски дня
Из мира сытого комфорта
Зовут меня.

В ковёрной пыли не уснуть бы
На вечный срок.
Нас иногда спасают судьбы,
А может – Бог,

А может – карма или фатум.
Не всё ль равно?
Провидеть траурную дату
Нам не дано.

А мир играется в бирюльки,
Роняя вниз
Кому – кирпич, кому – сосульки,
Кому – карниз.

И высшей волей осуждённый
Без лишних драм
Несёт свой дух непобеждённый
К иным мирам...



Ну что я видел в том краю,
Где только души,
Где пьют амброзию свою
И бьют баклуши,

Где даже грех не портит лиц
Под сенью трона
И хают тех, кто вне границ
Их Пантеона?

Ну что я видел в том краю,
Где только черти,
Где пьют без меры и поют,
Да всё о смерти,

Где грех тем более в цене,
Чем век свободней,
И ненавидят тех, кто вне
Их преисподней?

О, мой единственный маяк,
О, мудрый Боже!
Ну что я видел в тех краях? –
Одно и то же!

Не покидай, Великий Дух,
Даруй надежду
Там, где другим – одно из двух,
Остаться между...



Я – мужчина, ты – нет,
Ты навеки со мной... –
Пошловатый сюжет
Оперетты земной.

Через тысячи лет
На подмостках земель
Нас поссорит рассвет
И помирит постель.

А как только закат
Напророчит беду –
Дрессированный гад
Принесёт нам еду.

И нахмурится Бог,
И вдали от небес
Настороженный вздох
Нервно сделает Бес.

И, когда через миг
Ты огрызок рукой
Бросишь, выдавят крик
И один, и другой.

И до ночи звучать
Переливам молвы:
«Что, Крылатый, опять?»
«Да, Рогатый, увы!

Вот учи-не-учи
И карай-не-карай –
Через баб да харчи
Проворонят и рай.

Чем учить дурака –
Лучше биться в клети...
Ну, Рогатый, пока!»
«Да, Крылатый, лети!..»

И в полуночный час
И один, и другой
Отрекутся от нас
И уйдут на покой.

А за ними и мы
Удалимся в метель
На пороге зимы,
На подмостках земель.

Но, когда по весне
Запылают сады,
Мы заплачем во сне
И запросим воды,

И метнёмся на двор,
И услышим вдали
Неземной разговор
Управдомов Земли.

Мы его не поймём,
Разве самую чуть:
«Что, Крылатый, вернём?»
«Нет, Рогатый, забудь!..»



На закате, как в мираже,
Небо – синего синее.
Я убью того, кто скажет:
«Это – лишь закон Релея;

Этот цвет – лишь преломленье
Кванта света слоем пыли...»
Вы, постигшие ученье,
О возвышенном забыли?..

Разве кванты и частицы
Сердцу юному ответят,
Что кричит ночная птица
И поёт бездомный ветер?

Солнце – только сгусток плазмы,
Небо – только плёнка пыли...
Ускользнём ли через лаз мы
Из сетей, что сами свили?..



Пой, музыка, пой, музыка,
Паясничай, но пой!
По тропочке по узенькой
Веди над пустотой!

В молчании ли, в шуме ли,
Вызванивай мотив
Во славу тех, кто умерли,
На благо тех, кто жив!

Пой, музыка весенняя,
В которой на века –
И шума наваждение,
И Шумана строка.

Пой, звонкое высочество,
Для коего равны
И Баха одиночество,
И баханье волны.

Пой, музыка служивая,
Растапливая кровь,
А коли будем живы мы –
Споём друг другу вновь.

И праздничное марево
Обнимет небосвод.
Пой, музыка, наяривай,
И час, и день, и год.

Пой, музыка нехитрая,
Не ради, а за так
В краю, где горе – литрами,
А радость – на пятак;

В краю, где редки музы, ну
А демоны – толпой...
Пой, музыка, пой, музыка,
Паясничай, но пой!..



День за днём, за часом час
Было так и вечно будет –
Наши книги пишут нас
Кровью душ по глади судеб.

Нашим книгам не впервой
На болоте этом жабьем
Увлекать нас за собой
Камнем или дирижаблем.

Наши книги нам не льстят,
Верно, знают себе цену –
И вовеки не простят
Ни халтуру, ни измену,

Словно мы не други им,
Вечно держат на прицеле
И ревнуют нас к другим,
Что написаны доселе.

И пока недвижна твердь,
Эту власть дано иметь им
И дарить нам жизнь и смерть,
И бессилье, и бессмертье...


Близнецы

Низкое небо зарей окровавлено,
Мёртвое, словно витраж.
Всхлип
хат,
жизнью оставленных,
Скрип
врат,
слизью заржавленных,
Сельский убогий пейзаж.

Птицы поют над пустым раздорожием,
Радуясь юной весне.
Чуть опершись на забор перекошенный,
Пьяный босяк, самогоном стреноженный,
Спит, улыбаясь во сне.

Спит, и в его голове затуманенной
Кружится радостный сон:
Где-то вдали, в красоте Белокаменной,
Ходит, не ведая нищенских чаяний,
Кто-то такой же, как он.

Вот он спустился к машине прилизанной,
Буркнул шофёру «Вперёд!»...
Игры в судьбу – утешенье непризнанных.
Вечером ждёт его раут для избранных.
Он непременно придёт.

Всё как в мираже – палаты просторные,
Блики возвышенных чувств,
Блеск
глаз,
счастья исполненных,
Плеск
фраз,
льющихся волнами
Из ослепительных уст.

Сытые лица и светские новости
Спутались в приторный ком...
Десять минут – и герой этой повести,
Наговорившись о чести и совести,
Тихо уснёт за столом;

Тихо уснёт – и в мозгу задурманенном
Дикий закружится сон:
Где-то вдали от красот Белокаменной
Спит под забором босяк неприкаянный,
Точно такой же, как он.

Всё как в мираже – плетень опрокинутый,
Стоны усталых ракит,
Пуст
дол,
роком отринутый,
Грусть
сёл,
Богом покинутых,
Голос Эола хранит.

В матовой ряби весенние лужицы,
Небо с востока – в крови,
Чёрные птицы над пустошью кружатся...
Разом пробудятся, схвачены ужасом,
Он и его визави.

Низкое небо огнями расцветится,
Тени развеет весна,
И никогда в толчее лихолетицы
Ни на земле, ни на небе не встретятся
Дети
кошмарного
сна...



Мой город – мёртв, но внешне – как живой.
Мой город – труп, но этого не знает.
Который год меня он привечает
Гримасою бездумной и пустой.

Который год меня вгоняет в пот
Недвижный взгляд его холодных окон.
Мой город так похож на спящий кокон,
Но что там – знают те, кто в нём живёт.

А город пахнет пивом и свинцом,
И вера в превращение напрасна.
Мой город – мёртв, и жизнь уже не властна
Преобразить застывшее лицо.

Ещё запляшет зарево реклам,
Унылая кайма иллюминаций,
И мышцы улиц будут сокращаться,
Когда пропустят ток по проводам,

Но зеркало, прижатое к губам,
Хранит всё то же траурное вёдро.
Мой город – мёртв, а мы сидим у одра,
Не веря ни ему, ни докторам...



Это небо цвета содовой без виски

Это небо – цвета содовой без виски,
Это солнце – цвета детской манной кашки…
Так и хочется уехать по-английски
И не думать ни о чём привычно страшном,
Не вариться в котелке из криминала,
Гексогена, ОРЗ и Церетели,
Не мечтать когда-нибудь начать сначала,
Например – с начала будущей недели.
Так и хочется уехать в одночасье
Из столицы суеты и непокоя
И, не думая о времени и счастье,
Как положено, растить, сажать и строить,
Месяцами не давать себе поблажки,
Слыша вечности неясные аккорды,
И не драться за зелёные бумажки
С чьей-то рыхлой и одутловатой мордой…
Так и хочется уехать, чтоб однажды
Поскользнуться на планете этой склизкой
И вернуться утолять былую жажду
Этим небом – цвета содовой без виски…

15 июля 2002


Как нищенка украдкой острым локтем бьёт под дых
Младенца своего, мол, что замолк, а ну – ори,
Нас время понемногу проверяет, молодых,
Кто мы в оркестре – трубачи ли, ложкари?

И там и тут слышны и денег звон, и пули свист,
Десанта «шмяк», Иуды «чмок», танцора «ча-ча-ча»,
И возгласы «распни!», и крики «пли!», и вопли «бис!»,
И лепет президента, и молчание врача,

Гусиных перьев скрип, и сладкий шорох кинолент,
И колокол на вече, и вечерний грома грай...
Какой тебе по нраву музыкальный инструмент?
Подумай, человече, и, подумав, выбирай.

И тянется концерт, и голосит усталый хор
Все ноты напролёт – от нижней «ля» до верхней «до»,
И бьёт крылами воздух гениальный дирижёр,
Но слышно, как обычно, всё не то, не то, не то...

Но зритель в переходе безыскусен и не зол,
Немного суетлив, но может слушать всё подряд.
И падают монеты в перевёрнутый чехол,
В котором были то ли скрипка, то ли автомат...

Не позднее 31 июля 2002


Понимаете, я не могу объяснить...

Понимаете, я не могу объяснить
Почему я люблю эту чудо-страну...
Ну, совру что-нибудь про незримую нить,
Ну, припомню две строчки Есенина, ну,

Намешаю салат из плакучих берёз,
Тесной комнаты с видом на нефтезавод,
Типового двора, где не то, чтобы рос,
А скорее – пытался увидеть восход,

Поднатужусь – и вспомню грибные леса,
Где полно комарья и других грибников,
Купола и кресты Золотого Кольца
И кровавые тайны минувших веков,

Опишу, как сумею, покойницу-мать,
Что – одну на весь свет – бескорыстно любил,
И скажу, как ведётся, что нас не понять,
Не измерить и что там ещё... Позабыл...

Это будет не то, это будет не так,
Но нездешнему не передать никогда
То, как сердце стучит стыкам рельсовым в такт
На пути из «оттуда» в родное «сюда»,

Где у пыльных берёз и заиленных рек,
Провожая закат и встречая восход,
Каменея, стоит и стоит человек
И глядит не дыша на невидимый свод...

23–25 августа 2002


Я сорняк на газоне новейшей России

                Я – изысканность русской медлительной речи.
                                                                                    К.Бальмонт

Я – сорняк на газоне новейшей России.
Хоть косили меня – да пока не скосили.
Ну а если коса всё же срежет под корень –
Я останусь в земле, садоводу на горе
И взойду по весне – сын неведомой тучи –
Некрасиво кривой, вдохновенно колючий,
Над газонной травой, невысоко-безликой,
Поднимусь, как смогу – перехожим каликой,
Напою сотню пчёл первосортным нектаром
И развею себя по окрестным гектарам…
Садоводы тотчас в страхе вытянут лица…
Лишь бы только взойти, лишь бы только родиться…

Сентябрь 2002


Не согреет ни вино, ни одеяло...

Не согреет ни вино, ни одеяло,
Не утешат ни гитара, ни отец...
Эта осень променяла, променяла
Киноварь и позолоту на свинец...

И летит он по России, и летит он,
Беспощаден, равнодушен и крылат,
Поцелуем неизвестного бандита,
Объявившего природе газават.

И на долгие часы и километры –
Ни улыбок и ни вышитых рубах.
Только ветры над страною, только ветры,
Да свинцовый привкус крови на губах.

И неясно человеку и неясно –
То ли траур это, то ли это пост,
И который день на улице ненастно,
И который день безумствует Норд-Ост.

Боже правый, кто бы знал – какая жалость
Видеть всё это и не сойти с ума...
Эта осень задержалась, задержалась,
И не скоро долгожданная зима...

28 октября 2002


Он ехал, сидя на броне

Он ехал, сидя на броне…
Деревни плыли в стороне.
Туман, спустившийся с горы,
Уже готов был до поры
Укрыть низины.
А он курил за часом час,
Буравил ночь огнями глаз
И различал почти без зла
То вопли горного козла,
То муэдзина.
Он знал – так надо, но кому?..
Он сомневался, что ему
И что кому-нибудь из нас,
Но есть присяга и приказ,
И совесть, что ли…
И кто-то требовал мочить,
А он хотел детей учить,
И, если будет быстр курок,
Он доживёт и даст урок
В начальной школе.
В его далеком городке
Дома стекаются к реке,
Поля теряются во мгле,
Подсолнух клонится к земле.
Наверно, вызрел…
А здесь – cовсем иной уклад,
И вечно прав лишь автомат,
И на других ему плевать:
Он научился убивать
В ответ на выстрел…

Он ехал, сидя на броне,
В своей расколотой стране,
Курил, всё думая о том,
Что хорошо бы хоть потом
Пожить достойно.
И сигарета горяча
Была, как тихая свеча,
Что через три далёких дня
Затеплит вся его родня
Заупокойно…

19 ноября 2002


Догорают мои гусли-самогуды

Сколько люду набежало, сколько люду! –
И торговый, и служивый, и блаженный...
Догорают мои гусли-самогуды,
Прожигая полынью во льду саженном.

Не стоял бы я на месте, словно идол,
И метнулся бы в огонь, да цепью кован.
Не иначе – скоморохов кто-то выдал
И сказителям конец поуготован.

Видишь? – стражники расставлены повсюду
И качают бердышами дети пёсьи...
Догорают мои гусли-самогуды,
Догорают мои звончатые песни.

Догорают, а потом уйдут под воду...
Только сажа на снегу лишь... Только сажа...
И отправится попа да воеводу
Распотешить верноподданная стража...

Разойдутся не дождавшиеся чуда
Кто – со смехом, кто – с добычей, кто – с укором...
Догорают мои гусли-самогуды
На костре по-инквизиторски нескором.

Кто-то вышел на мостки как на подмостки,
Кто развеяться пришёл, а кто согреться...
И постреливают немощные доски
Разрывными – да по сердцу, да по сердцу...

Только я реветь белугою не буду,
Сколь бы други-гусляры не голосили...
Догорают мои гусли-самогуды,
Да леса ещё найдутся по России.

Отсижу своё в чахоточном остроге,
Слажу новые – соборнее да звонче –
И пойду, покамест горе носят ноги
Допевать всё то, что прежде не закончил...

А покуда рвутся струны, а покуда
Яро пламя, ако рана ножевая,
Догорают мои гусли-самогуды,
И корёжится в огне душа живая...

16–17 декабря 2002


Кто сказал, что любовь умерла?

Кто сказал, что любовь умерла в этих каменных джунглях?
Кто сказал, что она отравилась парами неона?
Не она ли велит нам плясать на асфальтовых углях
И травой прорастать сквозь упрямую толщу бетона?

Не она ли нас учит прощать поцелуи Иуде
И, ступая стопами Христа, воскресать ежегодно?
Не она ли зовёт нас мечтать о несбыточном чуде,
Чтобы после творить это чудо легко и свободно?

Не она ли готовит нам то, что случилось с другими –
Потерявшими ум и воспевшими эту пропажу?
Кто сказал – умерла? Я готов вам назвать её имя,
Но оно вам, увы, ничего совершенно не скажет.

Распахните окно! Положите цветы к изголовью!
Позабудьте о мире машин и расчисленных кодов!
Если вы на земле до сих пор не встречались с любовью,
Вы, наверное, не родились… Так удачных вам родов!

25 июля 2003


Прекрасная дева Любовь

Кто ты, прекрасная дева, рукой
Шторм отводящая от побережья?
Ты ли ходила землёю другой
Или не там столовался допрежь я?

Кто ты, прекрасная дева, одним
Взглядом сулящая верную гибель?
Всё ли ты ищешь дорогу к другим
Или уже нагулялась с другими?

Кто ты, прекрасная дева, чей лик
Строил дворцы и затеивал войны?
Будь я слепой, полусгнивший старик,
Может, тогда ещё жил бы спокойно?

Ты – и бунтарь, обречённый на казнь,
Ты – и сияние из поднебесья…
Дева прекрасная, всё – твоя власть!
Что ж это ей отдавался не весь я?

Что ж это там, где немели умы,
Я суесловил, смеялся, и вновь я
Славлю прекрасную даму, что мы
Неосторожно назвали Любовью…

3–4 августа 2003


http://www.poesis.ru/poeti-poezia/korotaev/biograph.htm

http://dkkd.narod.ru/– рассказывает Лола Звонарёва