Рос 21 мая 1968 года в г. Балхаш (Казахстан). После школы окончил кораблестроительное ТУ № 14 в Ленинграде. Служил в стройбате. Играл в оркестре, служил в штабе одного из ВСО г. Ломоносова (Ораниенбаум).

После демобилизации поступил в Литературный институт имени Горького на семинар поэзии, которым руководил Евгений Долматовский^[2]. Познакомился с Вадимом Степанцовым, Андреем Добрыниным, Виктором Пеленягрэ и позже — с Александром Бардодымом. 22 декабря 1988 года был подписан «Манифест куртуазного маньеризма», что ознаменовало собой создание Ордена куртуазных маньеристов.

В 1991 году вместе с Антоном Антипенко организовал группу «Творческое бессилие» (авторы песни «Хуанита»), которая выпустила за все это время более 30 акустических альбомов и продолжает записываться по сей день. Константэн записывал много сольных экспериментальных альбомов, а с 1996 года пел свои песни, шоуменил и играл на клавишах в группе «Лосьон».

Скончался днем 22 декабря 2008 в Москве от сердечного приступа, по дороге на работу, в день двадцатилетия Ордена Куртуазных Маньеристов, юбилейный вечерний концерт с его участием превратился в концерт его памяти. Похоронен на Перепечинском кладбище Москвы.

Богомол


Прозрачный богомол в саду осеннем грезит.
Сбылись мои мечты - я вами обладал.
И вот мы пьем вино... Куда оно в вас лезет?
Я сам бы так не смог - бокал, еще бокал!
Да, я теперь любим, и вы мне говорите,
Как я похорошел. А я ошеломлен:
Вы курите к тому ж? О, сколь еще открытий
Готовите вы мне, прелестная Мадлон?
Два месяца назад вы скромницею были...
Куда там до вина и лунного огня!
И в толк я не возьму, ужели близость в силе
В вас монстра разбудить и погубить меня?
О, как унять ваш пыл? Но что ж, я мудр и молод;
Я вышел на балкон и тихо с ветки снял
Охотника на птиц - большого богомола,
И опустил его в хрустальный ваш бокал.
Вы замолчали, вы растерянно смотрели,
Как шевелится он. И вдруг вы, как дитя,
Заплакали... Мадлон! Ну что вы, в самом деле?
Ведь я же пошутил... ведь это я шутя!
Прижались вы ко мне, я целовал вам руки,
И нежно утешал, и думал: вуаля...
И чувствовал глаза, исполненные муки -
То богомол на нас глядел из хрусталя.
1988 год.


Мальчик чумазенький.


Каждое утро, радостный, ты просыпаешься,
теплой водою с песнями ты умываешься,
ты заправляешь коечку, гладишь подушечку,
сладкой истомой манят тебя потягушечки.
А в это время западный мальчик чумазенький,
с впалою грудью, чахнущий и грустноглазенький,
катит свою в шахте с углем вагонеточку,
чтоб получить вечером мелку монеточку.
Каждое утро, гладкий, довольный, сияющий,
в школе встречаешь добрых и верных товарищей,
пахнет цветами светлая комната классная,
нежно ерошит вихры твои солнышко ясное.
А в это время западный мальчик горбатенький
гробик несет, спотыкаясь, для младшего братика -
он схоронил мать, отца, двух сестренок, трех дедушек,
и все равно прокормить ему надо семь детушек.
Ты каждый вечер ходишь гулять по Москва-реке,
с девушкой милой, глаза у нее как фонарики,
робко в любви объясняясь, за полную грудь берешь,
шепчешь на ушко стихи и в аллейку ее влечешь.
А другой мальчик с улыбкой бессмысленной жуткою
возится в жалкой лачуге своей с проституткою,
завтра ему чуть свет на работу опять вставать,
как бы скорей закончить и завалиться спать.
Школу закончив, может, ты станешь директором,
или инспектором, или вообще архитектором,
сытый, веселый, румяный и к людям внимательный,
в ладушки будешь играть с женой привлекательной.
Мальчик же западный, чахлый, забитый, запуганный,
кашлять-чихать будет пылью противною угольной,
а потерявши работу, в сиянии месяца
в жалкой лачужке своей с облегченьем повесится.
Будь же ты проклят, тот дяденька, что вдруг решил вести
нашу Россию по западному тому пути!
Очень обидно в трудах загибаться во цвете лет,
черт знает чем заниматься, чтоб раздобыть обед.
Вижу, на улицах наших уж проявляются
дети чумазые, к гражданам так обращаются:
"Дайте хотя бы копеечку, добрые, милые!"
Только спешат мимо них люди хмурые, хилые...
1994 год.

Ж и в о т.

Упрекают меня, что я толстеньким стал,
что живот мой все больше и шире.
Ох, бестактным друзьям повторять я устал:
"Относительно все в этом мире..."

Я покушать люблю, мне худеть как-то лень...
Да и надо ли? Вряд ли, не стоит.
На природу взгляните! Чем толще тюлень,
тем скорее он самку покроет.

Очень многие женщины любят таких,
у кого есть брюшко, между прочим.
Мы, в отличье от желчных субъектов худых,
добродушны и часто хохочем.

Конституция тела моя такова,
что широк я в кости, а не тонок.
Говорила мне мама святые слова:
"Ты - не толстый, а крупный ребенок".

Если б я занимался борьбою сумо,
мне кричали бы: "Эй, худощавый!"
Там, средь жирных гигантов, я был бы, как чмо,
обделенный и весом, и славой.

Я смотрю на себя - разве это живот?
Нет, серъезнее нужно питаться...
Вдруг борец из сумо на меня нападет
и начнем животами толкаться?

Я животик свой пухлый безмерно люблю...
Что урчишь, моя радость? А, знаю.
Ну, пойдем, дорогой, я тебя покормлю,
а потом я с тобой погуляю.

2000 год.

Писать бы так, как Северянин...

Писать бы так, как Северянин!
Боюсь, однако, не поймут:
Его язык немного странен
и полон всяческих причуд.
Вот как он пел любви экстазы,
совсем забыв про тормоза:
"О, поверни на речку глазы -
я не хочу сказать: глаза..."
Вот, рифму он искал к Роопсу,
родив и строчку заодно:
"Люби, и пой, и антилопься!"
Свежо? Свежо, легко, смешно!
Поклонниц он имел до черта,
задумываясь в беге дней:
"Ах, не достойны ли аборта
они из памяти моей?"
Он пел про "негные уроны"
про шалости и про весну,
чем вызывал у женщин стоны
и обожания волну.
Он всяческих похвал достоин,
он говорил про жизнь свою:
"Я не делец. Не франт. Не воин.
Я лишь пою-пою-пою".
Ведь до сих пор он интересен!
Он написал - ах, Боже мой! -
"Я так бессмысленно чудесен,
что смысл склонился предо мной!"
Бессмысленно чудесен, странен...
Мы все ж склонимся перед ним -
второй не нужен Северянин...
Он был, как мы, неповторим.
1997 год.


Меня ты пылко полюбила...

Меня ты пылко полюбила,
Мечтала стать моей женой,
И часто розы мне дарила,
Встав на колени предо мной.

Мои ты целовала руки,
Шептала: "Милый, стань моим!", -
А я зевал с тобой от скуки,
Приветлив, но неумолим.

Меня домой ты провожала,
Несла тяжелый мой портфель,
От хулиганов защищала,
Мечтая лечь в мою постель.

Тебе давал я обещанье
Любви твоей не забывать,
Но только в щечку на прощанье
Себя давал поцеловать.

В подъезде часто ты смелела,
Стремилась дальше ты зайти,
Пощупать ты меня хотела,
Но я шипел: "Пусти, пусти!".

Тянулась ты ко мне руками,
Но от тебя я убегал,
"Давай останемся друзьями", -
тебе я сверху предлагал.

Ты уходила с горьким стоном,
Но не совсем, а лишь во двор -
Петь серенады под балконом
О том, что мой прекрасен взор.

Как я капризничал упрямо!
В кино меня ты позвала,
Я ж прокрутил тебе динамо,
В метро ты зря меня ждала.

Ты снова назначала встречи,
Мне покупала шоколад,
Я приходил порой на встречи
И делал вид, что очень рад.

Ты посвящала мне сонеты,
Меня поила в кабаках,
Дарила кольца мне, браслеты,
Порой носила на руках,

И что ж? Я поневоле сдался -
Сбылись, сбылись твои мечты,
Вдруг стоя я тебе отдался,
И ахнула от счастья ты.

И я сказал тебе: "Ну, ладно...
Теперь мы будем вместе, да?
Помучал я тебя изрядно,
Но ты мне нравилась всегда.

Наш брак с тобою - неизбежность,
Мы вскоре сдружимся вполне.
Твоя настойчивая нежность
Внушила уваженье мне.

Теперь ты за меня в ответе,
Ведь понял я, что, может быть,
Никто не сможет в целом свете
Меня так пылко полюбить".
2003


Чемодан.

Девчонки, что ж вы все рожаете?
Вы тем, скажу я мягко вам,
Мужьям своим не помогаете -
А надо помогать мужьям.

Младенец криком надрывается,
В квартире - нехороший дух,
Его папаша убивается
На трех работах или двух.

Да и мамаша вся всклокочена,
Она психует, плохо спит,
Орет: "За ясли не уплочено,
Мужик ты или инвалид?"

Девчонки, вы не понимаете,
Что нужно не мужей винить.
Вы ВООБЩЕ не то рожаете,
Ну, как бы лучше объяснить?

Рожайте чемоданы с баксами!
Вот это - круто, это-да.
Побудете немножко плаксами
Во время родов - не беда.

Вам медсестра покажет ласково
Рожденный вами чемодан,
И муж вам поднесет шампанского,
Не от него - от счастья пьян.

Потом на радостях в палате он
Начнет беситься и скакать,
Подарит от Кардена платье вам,
Вопя: "Ну что, гуляем, мать?!"

И вы на весь роддом прославитесь,
К великой зависти всех дам,
А с мужем вы домой отправитесь,
Везя в коляске чемодан.

Когда ж все денежки просадите,
Зачнете вновь - и все дела,
Шепнет вам ночью муж усатенький:
"Роди мне тройню, слышишь, а?"
2000