Сын известного писателя-психотерапевта Анатолия Добровича; мать — Вероника Николаевна, преподаватель романо-германских языков в МГУ; родители разошлись, когда Е. Хорвату было два года. В 1976 году вместе с матерью и младшей сестрой переехал в Кишинёв. В 1978 году поступил на факультет журналистики Кишинёвского университета, но ушёл, не окончив первого курса. С начала 1980 года жил в Петрозаводске, работал дворником, затем вернулся в Кишинёв. Участие в акции кишинёвского поэта Александра Фрадиса по распространению антисоветских листовок в ленинградских учебных институтах и знакомство с петрозаводским диссидентом Андреем Шилковым привлекло к Хорвату внимание КГБ, что повлияло на решение покинуть СССР. В 1981 году Евгений Хорват с матерью и сестрой эмигрировал в Германию. С 1984—1989 учился в Гамбургском университете, на факультете славянской филологии. В 1989 году защитил магистерскую диссертацию на тему «Философия общего дела Н. Фёдорова». С 1990—1992 гг. работал переводчиком при Министерстве Внутренных Дел. Параллельно работал корреспондентом радиостанции Немецкая волна, Кёльн, редактором и автором издательства Overseas Publications Interchange Ltd., Лондон, и газеты Русская мысль, Париж. С 1985 автодидактическое занятие изоброзительным искусством, сначала живописью, далее концепт-артом. С середины 1980 гг. проявление МДС с периодами острых психозов. 12 сентября 1993 покончил с собой.

* * *

Когда на дочь Твою
глядит Твой сын ее семьей,
то воздух почвою,
то небо кажется землей.

вокруг души ее,
что здесь явилась во плоти, –
о не спеши ее
навеки вынуть из груди.

Здесь жизнь могилою
ее невольно облегла,
стоящей с силою,
покуда лежа не ушла.

Пока не падает,
поставленною на попа, –
и перед радует:
Ты впредь Себя пустил раба.

Какая хилая
ходьба и мощная стезя!
Спи с Богом, милая
(когда со мной уже нельзя).

                            декабрь 1984
 

ВТОРЫЕ ХОРЕИ

1. ПЕСНЯ ДЛЯ ЧТЕНИЯ

Чтоб горела голова,
есть Твои огни,
а живые существа –
только мы одни.

В птичье тайное лицо,
братие, вглядимся,
о летучем пришлеце
да не соблазнимся.

И тарелка велика –
паче глад велик.
Ум в явленье мотылька
верить не велит.

Только в то, что нет (в живых
поле зренья мнимых,
как во время яровых
не видать озимых).

То есть в то, что есть, не верь,
Ибо будет – срать.
То, что нет, собой измерь,
ставши умирать.

Да не чувствуй чувств шести,
где пяти хватает.
Пусть быстрей начнет цвести,
но скорей – растает.

Ради встречи всем прости,
кто тебя оставит.

               2.

«Не пиши, еще дыша:
не поймаешь ни ерша.
Пой, что пей: вовнутрь нутро
через горло под ребро».

«От ребра же будет в пах.
То известный путь и страх.
Что же, пей, не зная, про.
Лей златое серебро».

               3.

Так учил седой старик,
перешедший в некий крик, –
тщетно пробуя проснуться,
слух я требовал заткнуться.

...И поныне не нужна
молодому организму
нервность, нежная жена,
превзошедшая харизму.
 

4. ЧАСТНАЯ ЧАСТУШКА

Хотел вышить по ковру,
оказался – самолет!
– Ну и пусть себе живет,
ну и пусть себе живет.

да само пускай поет,
по поверхности плывет,
а ковер себе пускай
по отдельности летит.

Сам комар себя кусай.
Сам кошмар себя рифмуй.
Сам ТАШМАД себя счисляй,
Сам, Исайя, и ликуй!

Гог Магога сам бери.
Гоголь-моголь сам мешайся.
И летевший высоко
самолета сам лишайся.

               5.

Дант помчался на Пегасе
подле моря под луной.
Глядь – пиита на Парнасе,
оказавшаяся мной.

Дант «Комедию» стирает,
улучить хотя момент:
сей скелет перебирает
неизвестный инструмент.

«Слишком слитно уж читаешь, –
поучать желает Дант. –
Знать, отцов не почитаешь,
не считаешь за талант».

А в ответ сия коллега:
«Не читаю, но реку.
В той реке Хореи Бега
не усопнут на боку.

В этом море нет ни члена,
разделить уже нельзя.
Мне тут павшая Селена
есть и перст и вся стезя.

Что ее родному зову
дно роднее, чем поверхность,
то музыка, знаю, слову,
чем зыбучая словесность».

                         октябрь-декабрь 1984
 

ОДИН В СНЕГУ

                                       К.

Созданье мокрое морковное,
носитель носа своего, –
дитя невинное-греховное
тебя создаст из ничего!

Уж солнце делает полярное,
покинув лунную кровать,
усилье перпендикулярное
земное царство воевать.

Уже вот-вот звезда Полярная
нет-нет да и сойдет на нет,
но пыль ее молекулярная
самой собой устлала свет.

Сосна, руками вверх стоящая,
и рядом ель ногами вниз, –
подобье Божие двоящая,
в один образ соединись!

Дурак, от водки раздвоившийся;
но протрезвившийся – сведись,
в зерцало зря, и в нем смирившийся,
смиреньем паче не гордись!

О я бесстыдное всеядное –
и даже смертный самый яд,
желанье нелицеприятное
лежать под тем, на чем стоят.

О, сколь быстрее в вызревании
ячмень горчичного зерна, –
се из семян земного зрения
растет бельмо и белена.

И все же есть голубоватое,
что углубляется в очах,
оно же – и зимою ватою
во глушь услышавших ушах.

Смотри смотри как скрыто смотрится
в межножье темное осин –
соединяющимся, смертница,
скользящим взглядом проскользим.

Его двойной живой севрюгою,
той ставшей льдом водой,
согласно флюгеру – от Севера
и Юга льющей чередой.

Пускай меняется вращением
в доеретическом мозгу
светило с шара воплощением,
столь плоским в видимом кругу.

Все приближеннее, прибрежнее
ко всем, кто ждет на берегу,
и эгоцентру центробежнее
в своем стремительном бегу.

Все ближе, ближе и так далее,
ведя до самого – скорей,
чем сей лесной еще реалии, –
конца земной бумаги всей.

Где выпадает энно-оное
в составе данное воды,
и тает тайное, бездонное
во глубине огня руды.

                                     27.11.84