Родился 9 декабря 1955 года в Латвии, в г. Краслава. Детство и школьные годы прошли в Резекне. В 1974 году поступает на естественно-географический факультет ПГПИ и в 1980 г. заканчивает его. Несколько лет работает учителем в сельских школах Псковской области. В дальнейшем перебивается временными работами: оператор газовой котельной, ночной сторож и т.п. Одновременно с этим самостоятельно изучает язык фарси и составляет сборник избранных переводов великих персидских поэтов, принадлежащих к мусульманской культуре. Этот «Северный диван», который выявляет обнаруженную Львом Гумилевым «комплиментарность» российского и среднеазиатского этносов, еще ожидает своего издателя. В 1980-е годы активно участвует как автор и соредактор в самиздатовском альманахе «Майя», первый номер которого был издан в США. На родине — редкие газетные публикации. Трагически погиб в 1990 году. Посмертные публикации в журналах «Литературная учеба», «Советская литература», «Русская провинция». В 1999 году псковский издательский дом «Стерх» выпустил сборник из ста избранных стихотворений поэта «Измарагд со дна Великой». Отдельные подборки стихотворений и переводы представлены в некоторых сетевых изданиях.

Из «Псковской тетради»

* * *

Премного богом отпущено славы

Местам, где и лето посмотрит строго:

Крыпецкая брусничная дорога,

Ратные леса пресвятого Саввы.

Здесь он шёл один на ящера страсти

И вырвал огненный язык из пасти,

А когда враг засверкал, как золото,

Загнал чудовище вон в то болото.

И ящер напролом ломился, бежал,

И Савва — в ледяную воду — за ним, —

И дразнил, и бил, никуда не пускал,

И осенний закат над лесом звонил.

* * *

Прогулок полуночных мастер,

Брожу, как в забытых томах, —

И жёлто-зелёный фломастер

Меня зарисует впотьмах.

Не зная, но чувствую вектор;

Не к счастью и не на беду,

Я в частный запутанный сектор

Неведомо как забреду.

Привычек чужих не упрячешь,

Глаза как во сне отвернёшь,

Всем воздухом чуть не заплачешь,

Неверное солнце вернёшь.

Когда-нибудь хватит названья,

И: речка по жилам бежит,

И ясен закат расставанья,

И внутренний голос дрожит.

Мой шаг осторожный не гулок,

И память роится в груди,

И только один переулок

Всё дальше, куда ни иди.

* * *

Нежилой, некрасивый

Накренившийся дом

С растопыренной ивой

Под мутным окном.

Лай далёкой собаки,

Взгляд из жизни моей.

Эти скудные знаки

И теплей и родней.

Это тайна окраин

И печаль тишины.

Вот и мне не случайны

И кому-то нужны.

Свет луны терпеливый,

Грубо сбито крыльцо.

И дремучей крапивой

Заросло деревцо.

ЗМЕЙКА ЖИЗНИ
(Индийская рага)

Змейка жизни вьётся на закате

Над бездонной синью вьётся холодея

Золотая на закате замирая

Над холодной синей бездной змейка жизни

Так скользнёт под плоское сознанье

Заиграет по растеньям глянцевитым

Перевитьм по зазубринкам развалин

Золотой тоски пронзительная змейка

Так в спокойном изумруде предвечернем

Так сгустившийся пронизывая воздух

Над чернеющею бездной на закате

Вьётся вьётся золотая змеёка жизни

ПОХОРОНЫ ВОЖДЯ
(Первобытные люди)

Бубен бил, будто в ране боль;

Провожали весь день вождя;

Он лежал, будто кремень строг,

Будто тайну свою нашёл.

Молодых бил святой озноб,

Взгляд у старцев окоченел;

Кто-то смутно подумал вдруг,

Что не знал никогда его…

Положили в резной челнок

И пустили на волю волн,

И поплыл незнакомый вождь

К заповедной Стране Отцов

 
Из «Армянской Тетради»

НАРЕКАЦИ

Как осенью томится спелый плод,

Так он собой измучен, наконец,

Ещё один неутолённый вдох,

Не выдохнув, поймав почти руками,

Так бережно, как полную воды

Большую чашу через сад понёс,

Чтоб вылить в келье на страницу всё,

Теперь он долго чувствовал. Теперь

Уже не сможет не услышать Бог

Его мольбы и чудо Гаваона

Он повторит, и будет мир спасён!…

Пуста наполовину, но уже,

Чиста, как свет, едина, будто вдох,

Испив бессмертье новая страница

Пред ним легла, и, утомлённый, он

Откинулся, забылся и услышал

Уютную благую тишину:

Спускались сумерки, и синий воздух

Застыл смущённый в маленьком окне.

И кто-то разговаривал так тихо

Внутри него, как будто разбудить

Его боялся, и жестокий мир

Был нежен, словно колыбель ребёнка…

Он спал легко, доверчиво и долго.

ИЗ «РУССКИХ ГАЗЕЛЕЙ»

* * *

Вот и вырвалось слово из города, словно убийца;

Вот и в мёртвой деревне не дали бродяге напиться.

Проведите меня на ненужное сорное поле, —

Там я буду крапиве и дикому тмину молиться.

Ваши души, поверьте, ещё не пропахли бензином,

В небесах улыбаются ваши прекрасные лица.

Принесите смертельных паслёновых ягод в ладонях,

Белены заварите и дайте бродяге напиться.

Ничего, что завяли на ржавчине детские уши,

Никосу напевает с отравленной ели синица.

На дырявом пергаменте пасынки-знаки не плачут.

Я пишу на последней, разорванной в клочья странице.

Быть крапиве и дикому тмину в небесных амбарах!

Вызревает мой голос, грядёт Лучезарная Жница.

ЦВЕТЫ

Пусть по утрам струится душистый горошек,

И мальчик в теплых сандалях стоит на крыльце.

Жёлтый мяч, будто фокусником подброшен,

Опускается, лежит в мокрой пыльце.

Пусть, настигнут волной сирени он верит,

Что по твоим следам нельзя не кадить,

Когда распахнут ветром облаков веер,

Когда по таинственным улицам можно ходить.

Пусть будет роза белая-белая, согласен —

Видишь, не истёрта радость в душе моей;

Оказывается, горели цветы, но погасли;

Развевается разноцветный вечерний змей.

Пусть под старинную чистую лютню жасмина

Приснятся низкие дома в незнакомой степи,

Окошко выйдет во двор какой-то другой жизни:

Драгоценный луч соскальзывает с черепиц.

Пусть в старости тонким ядом нарцисса

Надышится дорожки одинокий отрезок,

Наконец-то откроются с жёлтых страниц

Лепестки ломкие, как засохшая стрекоза.

А когда умру, принесите к могиле

Лилии, только лилии, холодные лилии.